— Да, видел. И жерди и отесанные колья.

— Зачем они понадобились ему, не понимаю… — Янька почесал за ухом.

— И я тоже, — признался Кирик. — Должно быть, Зотников что-то затевает. Неспроста Иван забрался сюда. Надо посмотреть. Сходим завтра?

На следующий день, забравшись на противоположную от костра скалу, они стали наблюдать за Чугунным.

Иван с остервенением вбивал колья в землю, огораживая небольшую площадку. Один конец ее упирался в скалу, второй вел к горе, постепенно суживаясь. Изгородь представляла собой как бы треугольник с узким открытым пролетом по дну ущелья.

— Готовит загон для лошадей, — высказал догадку Янька.

Кирик молча кивнул головой.

— Загонят чужих лошадей и будут ставить свое тавро. Воры! — Янька сплюнул.

Ребята вернулись к избушке.

Назавтра, захватив ружье и Делбека, мальчики с утра заняли наблюдательный пост на гребне горы. Зотниковский работник был не один: на привязи стояли три оседланные лошади. Вскоре показались их хозяева.

Впереди шел Чугунный. Он нес на плечах походную кузницу. За ним шагал какой-то незнакомый алтаец. Приглядевшись к нему, Кирик узнал Яжная. Лица третьего не было видно. Но когда он подошел к изгороди, ребята увидели своего злейшего врага — Евстигнея.

Оглядевшись, заимщик задрал бороду вверх.

— Отсюда кони не уйдут. Надо только гнать их без передышки. Где сейчас табун? — обратился он к Яжнаю.

— Чей?

Евстигней выругался.

— Да не все ли нам равно, чей? Лишь бы были кони, а тавро поставить мы сумеем… Так ведь, Ваня? — спросил он своего подручного.

— Правильно. Наше клеймо — наши и кони, — ухмыльнулся Чугунный и стал налаживать кузницу.

Наложив от костра углей в горн и приладив мех, он нажал ногой на педаль треноги.

Рассыпаясь веером, полетели искры. Чугунный сунул в угли железное тавро. Раскалив докрасна, приложил его к свежеотесанной жерди. Вынул из мешка второе тавро и, проделав с ним то же, что с первым, спрятал оба тавра у основания лиственницы, закрыв их травой.

Через минуту, вскочив на коней, все трое скрылись из виду.

Янька с Кириком поспешно спустились с горы и подошли к изгороди.

На одной из жердей крупными буквами было выжжено «Е» и «3» — тавро Евстигнея Зотникова; ниже стояла буква «Я» — знак Яжная.

Друзья молча посмотрели друг на друга.

— Понял? — после короткого молчания спросил Янька. — Они сейчас ищут по тайге табун алтайских лошадей и пригонят его сюда для таврежки.

— Вот грабители! — воскликнул Кирик.

— Отчего разбогатели Яжнай и Евстигней? Думаешь, их богатство честным трудом нажито? Мы вот что сейчас сделаем! — Глаза Яньки заблестели. — Спрячем оба клейма.

Ребята разгребли траву, вытащили железные тавра и спрятали их в кустарнике. Потом скрылись за скалой.

Огороженная площадка была видна как на ладони. Ждать пришлось долго. Наконец послышался топот приближающихся лошадей, и табун голов в пятнадцать стремительно влетел на площадку и заметался по загону. Не отставая, следом за табуном на рыжем жеребце вихрем пролетел Евстигней и, спрыгнув на ходу с лошади, кинулся к пролету и задернул жерди. Лошади оказались в ловушке.

На взмыленных конях примчались Яжнай и Чугунный. Хлопая бичами, они сгрудили пойманных лошадей посредине загона. Это были молодые — до двух-трех лет, — сытые, не знавшие узды, полудикие кони. Их вожак храпел, бил копытами землю и злобно скалил зубы на суетившихся людей.

Кирик вздрогнул. Ему показалось, что табунный вожак — жеребец Темира: та же буланая масть, те же длинная челка и грива. Заныло сердце.

Между тем Яжнай размотал один конец аркана и набросил его на ближайшую лошадь. Брыкаясь, конь то поднимался на дыбы, то падал на землю, но чем сильнее он бился, тем туже стягивала веревка его шею.

— Неси тавро! — крикнул Евстигней Ивану. Топая, как медведь, Иван направился к лиственнице.

Пошарил рукой в траве и раскрыл в изумлении глаза. Тавра не было.

— Ну, что ты там возишься? — крикнул Зотников. Чугунный поднялся.

— Тавров нет, — прохрипел он наконец простуженным голосом.

— Как нет? Обоих? — Встревоженный Зотников подошел к Ивану.

— Обоих, — подтвердил тот и заскреб затылок.

— Что за оказия! — пробормотал про себя Зотников и оглянулся воровски. — Яжнай, пойди-ка сюда! — позвал он приятеля. — Тавра пропали.

Подошедший Яжнай испуганно уставился своим единственным глазом на Зотникова.

— Ну просто диво берет, кто мог быть! Ежели алтайцы, то они бы разворотили загородку. — Евстигней трусливо оглянулся и зашагал по поляне. — Остается, пожалуй, одно: ехать в Тюдралу и заказывать новое тавро.

— А с лошадьми как? — спросил Чугунный.

— Ты оставайся здесь, карауль. К утру вернемся, — ответил хозяин.

Евстигней с Яжнаем уехали. Сумрак сгущался. В ложбине стало темно. Иван развел костер и, поглядывая изредка на притихших лошадей, начал дремать.

Янька зашептал на ухо Кирику:

— Надо спуститься вниз и выпустить из загона лошадей.

— А Чугунный?

— Подойдем к нему с двух сторон. Я с ружьем зайду с загона, а ты с Делбеком станешь у пролета. Как только я выстрелю, снимай жердь и натрави на лошадей собаку. Чугунный подумает, что на него напали беглые, ну и даст тягу.

Ребята спустились с горы. Кирик пополз к лошадям, а Янька с ружьем наготове осторожно направился к дремавшему у костра Ивану.

Прошло несколько минут. Раздался выстрел.

В тот же миг упала жердь и послышался свист.

Мимо ошалевшего от страха Ивана пронесся в темноте и с громким лаем бросился в загон лохматый Делбек.

Лошади стояли тесной кучей, не двигаясь, и с опаской поглядывали на незнакомую собаку. Вскоре, напуганные вторым выстрелом, они шарахнулись на середину загона и, описав полукруг, помчались через открытый пролег в ночную темь Верхнего Яргола.

Чугунного у костра уже не было. Он бежал что есть духу и, запнувшись о какую-то корягу, упал в траву. Там и пролежал до рассвета.

Утром он рассказывал Евстигнею:

— Как вы уехали, с вечера было тихо. Ночью слышу над головой: бах! Я не оробел. Вскочил. Слышу, упала жердь. Потом поднялся крик, шум, и опять — бах! Их, наверно, было человек десять. Что делать? Одному не совладать, ну и подался в лес…

Зотников сгреб бороду в кулак и переглянулся с Яжнаем.

— М-мда, — промычал неопределенно заимщик. — Изгородь, колья надо убрать, кузницу отвезти домой.

Вскочив на лошадь, он подал Яжнаю знак следовать за собой.

Стоял июнь 1916 года.

Теньгинский волостной старшина Сапок Кульджинов устраивал праздник. На берегу реки, что протекала ниже стойбища, горели костры. Сапок не жалел баранов на угощение гостей. Из Онгудая прибыл полицейский пристав Огарков с тремя стражниками.

Приехал Евстигней Зотников со Степанком и Чугунным. Прискакал нарядно одетый Яжнай. Ожидали приезда бийского исправника Кайдалова, который задержался по служебным делам.

Высланные на Чуйскую дорогу дозорные донесли старшине, что исправник в сопровождении небольшого конвоя казаков спускается с перевала.

В двухэтажном доме, где помещалась волостная управа, засуетились. Вытащили цветные, украшенные причудливым монгольским орнаментом большие кошмы и разостлали от ворот к дому.

Простой народ толпился тесной кучей недалеко от управы. За пригорком показалась пыль.

— Дорогу! Дорогу! — размахивая нагайкой, кричал передний казак.

Вскоре показалась мягкая рессорная коляска, из которой вылез тучный исправник.

Пристав вытянулся в струнку. Сапок склонил перед гостем голову и сказал подобострастно:

— Пусть будет покрыто травой место, где ты ночуешь, пусть будет праздничным место, куда ты приходишь! Прошу в дом.

Из уважения к богатому хозяину Кайдалой приветствовал его по-алтайски и, не снимая лайковой перчатки, подал руку.

— Ну, как у тебя дела, Фрол Кузьмич? — повернулся он к приставу.

— Во вверенном мне участке все благополучно! — отрапортовал тот.